Царевич - Страница 24

Правда, Пётр не верит, что из этой затеи получится что-то путное. Говорит, что такой "союз ужа и ежа" окажется совершенно нежизнеспособным и вместе белый генерал и пламенный революционер работать не смогут ни за что. Я же надеюсь на то, что этот Петькин революционер откажется помогать такому символу российского самодержавия, как я. Всё же, я больше согласен с мнением Бориса Владимировича, чем с Петькой. Не нужен нам такой союзник. А то с таким союзником как бы не стало всё ещё хуже, чем было в прошлый раз.

Но я не плачу и не рыдаю,
Хотя не знаю, где найду, где потеряю,
И очень может быть, что на свою беду
Я потеряю больше, чем найду.
Пусть бесится ветер жестокий
В тумане житейских морей,
Белеет мой парус такой одинокий
На фоне стальных кораблей.

Это не я. Это Петька поёт. Волнуется он. И ему тоже песня нравится, хоть он и ругал меня за неё.

Да, так вот, возвращаясь к генералу Келлеру. Я о нём в газете прочитал. Он, оказывается, на пару дней в Москву с фронта приезжает. Отец ему очередное воинское звание присваивает — генерал от кавалерии, и хочет новые погоны вручить лично. Вот Келлера и вызвали в Петроград.

Петька о Келлере ничего плохого не знает. Для него это просто фамилия. Не символ, как Юденич или Деникин. Единственное, что я про Келлера смог нарыть в памяти Петра, так это то, что он самым решительным образом возражал против отречения моего папы в феврале. Да и то там всего пара строчек была. Просто упоминание о том, что генерал Келлер был одним из тех немногих, кто Временному правительству подчиняться отказался. Он до самого конца моего папу поддерживал. Но Петька ничего плохого о Келлере не слышал. Думаю, генерал как-то погиб в самом начале гражданской, вот большевики и не стали вываливать в грязи его имя, как имена иных лидеров белого движения.

А вообще, действительно очень удачно получилось. Келлеру же новое звание присваивает отец. Но с погонами генерала от кавалерии командовать корпусом ему уже становится немного не по чину. Невместно. А вот командовать округом — в самый раз. И тут я очень удачно влезу со своей идеей направить Фёдора Артуровича не обратно на фронт, а в Москву, командующим округа. Хуже Мрозовского он точно не будет. А коль удастся уговорить отца и некоторых его сослуживцев вместе с генералом к нам отослать, так то и вовсе замечательно было бы.

Нда. С Келлером-то всё достаточно просто получалось. И Пётр согласился, и Борис Владимирович не возражал, он тоже о нём высокого мнения. А вот с этим моим визитёром… О-хо-хо. Ну как же долго уговаривал я Бориса Владимировича согласиться! Ужас. Больше двух недель!

Но я, всё же, победил. Борис Владимирович, дал честное слово помогать, а вчера мы с ним вдвоём ввели каждый по своей половине кода, открыли Особый сейф и извлекли оттуда его содержимое. Ох, и надерёт же мне отец за такое дело уши! И всё ради чего? Ради какого-то бандита. А ведь мне он тоже не нравится. То лишь Пётр считает его честью и совестью эпохи, но не я.

Как бы то ни было, арестант сейчас тут будет. Колька заглянул. Чего там? Уже привели? Охх… Ладно, вводите.

Чувствую, как Пётр перехватывает у меня управление телом. Всё правильно. Это его человек, ему с ним и договариваться. Всё, все свободны. Конвой тоже свободен. Мы должны побеседовать наедине.

Я встал из-за стола, улыбнулся, сделал пару шагов и протянул руку для рукопожатия. Вот он, легендарный герой революции. Стоит передо мной с небольшим потрёпанным чемоданчиком в руке. Ну, Петя, давай. Попробуй убедить его использовать свои таланты на укрепление российского самодержавия. Думаешь, получится?

Белеет мой парус такой одинокий
На фоне стальных кораблей…

Глава 14

(Пётр)

— Ну, хорошо. Руку Вы мне пожимать отказываетесь. Чай пить не желаете. Присядьте хотя бы.

— Спасибо, я постою.

— Что ж, воля ваша. Стойте. Скажите, а как Ваше здоровье?

— Не жалуюсь. Нормальное здоровье.

— Это хорошо. Хорошо, что у Вас крепкое здоровье, гражданин Дзержинский Феликс Эдмундович. Он же Астроном, он же Белецкий, он же Доманский, он же Переплётчик, он же Франек, он же Якуб, он же Яцек. Я ничего не перепутал?

— Ваши ищейки скверно работают, мальчик. Ты не назвал и половины моих имён.

— Допустим. Хочу Вас удивить, Феликс Эдмундович. Мой отец, император Николай II, подписал Высочайшее помилование для Вас. И это помилование сейчас тут, лежит вот в этом столе.

— И к этому помилованию, конечно, прилагаются ещё и тридцать серебряников, верно? Я отказываюсь.

— Отказываетесь от чего? Я ведь пока ещё ничего Вам и не предлагал.

— Этого и не требуется. Я всё равно отказываюсь. С вашим гнилым режимом ничего общего иметь я не желаю.

— Но выслушать-то меня Вы хотя бы можете?

— Зачем? Нам не о чем разговаривать. Для чего меня вообще привезли сюда? Что это за дурацкая идея? Неужели кто-то настолько безумен, что думает, будто предать идеи революции меня может заставить мальчишка, будь он хоть трижды царевичем?!

— Феликс Эдмундович, дорогой Феликс Эдмундович, прежде всего, уверяю Вас, что ни о каком предательстве речь не идёт. Больше того, я сам, да лично я сам во многом разделяю идеи социал-демократии. Учение Маркса — это прорыв. Дорога в светлое будущее.

— Твои шутки не смешные, мальчик. Это глупая шутка.

— Нда. Вообще-то, это не было шуткой. Но Вы правы, Феликс Эдмундович, из моих уст такие слова действительно звучат несколько двусмысленно. Может, Вы всё же присядете? Мне неудобно так с Вами разговаривать.